Гудение в голове все сильнее; драклово утро, послать бы его в зад к Салазаровой бабушке; но мать настойчиво ходит возле двери, - легко догадаться, что это она, лишь по перестуку каблуков, - что вынуждает, через силу, с нарочно громким стоном, разлепить веки и попытаться сесть.
Тот день, который из вчера, был слишком в тумане, поддетый мутной дымкой, и веду всему, определенно, был Мальсибер, которому так «удачно» пришла в голову мысль выпить за молодых. Виски. В подвале твоего собственного, мать его, дома.
– Ну, что надо?! – Рявкаешь на домовика, с громким хлопком возникшего перед твоей кроватью. Несуразное создание; сгибаясь пополам, касаясь пола своими огромными ушами, протягивает поднос, на котором лежит свернутый лист пергамента.
Замечательно, теперь общение с родителями всегда будет проходить столь официально?

Н а д о е л и

Все, до колик в животе; с их неудачной идеей женить; разговорами о наследнике, так, будто если ты срочно не «сплетешься в неистовом экстазе» с этой мелкой девчонкой, то в миг грянет третье пришествие Темного Лорда, или, чего хуже, объявятся какие-нибудь его наследники, эдакая помесь змеи с крокодилом, да мозгом тролля.
Если честно, ты, Джейс, вообще сомневаешься, что эта девчонка в состоянии будет выносить младенца твоей крови; не слишком ли она… мелкая? Вот только отец отказался выслушивать аргументы, и было бы лучше смириться с участью, если бы не одно, крайне весомое, «но».
Идиотка сама вырыла себе могилу, заявив на помолвке, что собирается ее расторгнуть из-за какого-то мальчишки, который вообще видимо случайно оказался на рождественском приеме у Эйвери. Она сама виновата» разбудила в нем дух соперничества, задела самолюбие, и получила то, что заслужила – мальчишка ее бросил, а ты недвусмысленно дал понять, какая жизнь ее ожидает.
Игра началась.

Вот только домовой эльф по-прежнему был в комнате, выжидающе смотря на тебя, и выбора не оставалось, как взять пергамент с подноса, на миг бросая чуть прищуренный взгляд в сторону двери; шаги стихли. И это означало лишь одно – мать в курсе, что Джонатан получил послание, и сейчас тебе остается лишь раскрыть его и прочесть.
Выражения, что сорвались с губ, спугнули домовика, поспешившего тут же ретироваться, а ты отточенным движением швыряешь скомканный пергамент в камин. Один вздох; рык, подобно дикому зверю, и руки уже сжимают волосы на голове, оттягивая их до боли, вынуждая со свистом втягивать воздух, и кусать губы. Пламя пожирает послание, впечатывая в мозг лишь несколько слов: обед с будущими родственниками; сегодня; будь любезным и очаровательным-гори-они-все-в-аду. Последние слова ты уже добавляешь от себя, вставая с постели, на ходу пиная тумбочку и отшвыривая подальше одеяло. Этот день должен был пройти совсем иначе, ведь сегодня ты и твоя сестра запланировали поход в центр Лондона, ведь ей вздумалось посмотреть на рождественскую елку, а ты просто не мог не сопроводить.
Но они знали, как все испортить.
Знали, что она справится и сама, а ты нужен здесь, ведь чем быстрее удастся найти общий язык с будущей супругой, тем скорее появятся на свет наследники. Увы, это все, что волновало отца. Тебя же сейчас волновало лишь одно – как вытерпеть эту девчонку весь обед, и не переавадить каждого из присутствующих.
Душ бодрит на мгновение, организм требует антипохмельное, но мать категорично запретила его выдавать, утверждая, что это станет уроком на будущее.
Спасибо, дорогая матушка, ты только что подтолкнула своего сыночка к совершению преступления на еще один шаг ближе. Возможно, она сжалится; либо ты устроишь скандал, и сам раздобудешь зелье; но это уже не важно, безразлично, не нужно.
Решение послать всех необходимо было принимать раньше, но репутация семьи всегда была важнее личных предпочтений, и это значит, что ты заткнешь свой рот, и спустишься поприветствовать свою будущую супругу, - опоздав на десять минут, - объяснив тем, что задержали дела в Министерстве, куда ты мотался до их прихода.
Да, дементор вас зацелуй, ты очень занятой человек, и даже в рождественское утро работа не отпускает.

I'm on that shit that you can't smell baby
So, put down your perfume ©

Садишься чуть в стороне от нее, по левую руку от отца, и едва прищуриваешь взгляд, скашивая его в сторону, выискивая ее силуэт, но не поворачивая головы; интересно, она свела синяки, или предпочла их замаскировать? Из-за опоздания не было возможности детально осмотреть, да и смотреть то, собственно, в сторону будущей жены тебе совершенно не хотело; существовала опасность, что завтрак начнет резко проситься наружу. Образно выражаясь, не переваривал ты ее от души, и лишь мысленно отсчитывал минуты, когда можно будет уйти. Использовав какой-нибудь предлог.
Вот только твоим планам не суждено было сбыться.

Прогулка после обеда по поместью, дабы показать будущей хозяйке наш дом? Вы, блять, серьезно?

Ситуация становилась патовой, необходимо было как-то найти выход из нее, но взгляд отца, поджатые губы матери – красноречивей всяческих слов, которые вынуждают подняться из-за стола, обойти его, - медленно, оттягивая момент неизбежности, - и таки предложить руку своей невесте, дабы затем вывести ее из обеденного зала. Оставалось надеяться, что она не станет ныть по пути, или оправдываться.
– Даже не надейся, что я буду с тобой любезен, Кэрроу. – Стоило дверям закрыться, как ты уже тащишь девушку как можно дальше от этого коридора, чтобы родители не могли услышать твоих слов.
Поворот, свет более приглушен, на стене пара портретов; к счастью, пустующих; и ты можешь затормозить, выпуская ее руку, и оборачивая к себе лицом.
– Можешь сама идти, куда тебе вздумается, хоть в подвалы нос свой сунь, я не стану возражать, если ты от туда не выйдешь, но запомни, милая, если пискнешь хоть слово, то твоя жизнь навсегда превратится в ад. – Голос становится тише, пальцы касаются волос девушки, и спускаются вдоль подбородка на шею. – Все понятно?

Сердце стучит в груди, отбивая свой повседневный ритм, разгоняя кровь по венам, и ты уже предвкушаешь, как захрустит ее тонкая шейка под твоими пальцами; как быстро забьется жилка, возвещающая о том, что все ее существо заполняет липкий, холодный страх. Мысли об этом были слаще меда, но она оказалась не так проста. Впрочем, так даже интересней, ведь ты сам понимаешь, что просто сломить свою будущую жену было бы слишком скучно.
Игра принимала все более интересный поворот.
– Maman? – Тихим, глубоким баритоном переспрашиваешь, убирая руки в карман брюк, и глядя на нее с полуулыбкой на дьявольском лице. – Сейчас ты спряталась за ее юбкой, но дальше что? После свадьбы никто, - никто, Флоренсия, - не придет к тебе на помощь, и что же ты будешь делать? К кому побежишь, когда останешься один на один со своими страхами, в этом доме, который превратится для тебя в твой личный ад. Что будет тогда?
Эхо разносит по коридору твой тихий смех; развернувшись, ты принимаешь правила игры, рукой указывая направление, ведущее в сторону сада. Портреты на стене молчат, покинутые своими обитателями; молчишь и ты, слегка изогнув брови, и выжидающе глядя на девушку. Она гораздо ниже, гораздо слабее на первый взгляд, но ты видишь ее глаза, замечаешь блеск огня, обещающий веселое будущее, которое ты сам построишь из ее боли и страданий, упиваясь каждой секундой, пока будешь властвовать над ее телом и разумом.
Что ж, стоило сыграть отведенную тебе роль с блеском, предложив невесте руку, чтобы в следующее мгновенье выйти в сад, куда должны прибыть родственники, вызванные в помощь юной Кэрроу.
Сегодня она спасает себя их присутствием, но что будет завтра, когда она останется одна, и задумается над тем, что же ждет впереди; ты не мог знать, но предполагал, что мысли ее не останутся столь радужными и смелыми, какой она пытается казаться сейчас.
– Одна из твоих лучших идей, дорогая. – Насмешливо, оглядывая заснеженный сад перед собой, и вовсю наслаждаясь происходящим. – Надеюсь, ты не простудишься, и не сляжешь на пару недель с какой-нибудь неприятной болезнью, которая может неблагоприятно отразиться на наших будущих наследниках. – Сощурив глаза, ты поднимаешь голову к слепящему солнцу, ежась от холода, но не спеша сдаваться.
Ты любил это место, всегда любил, и даже в холодную зиму приходил сюда, чтобы насладиться тишиной и покоем, который дарили уснувшие под толстым слоем снега деревья и кусты, которые заботливо выращивала твоя матушка. Впрочем…
– Мы можем пройти в оранжерею, - и уже громче, обращаясь к подошедшим волшебникам семейств Эйвери и Кэрроу, – у моей матушки в это время года расцветают прекрасные розы. Под стать цветам, что вырастили вы, мадам. – Последняя фраза была обращена к матери Флор; чуть склонив голову, отдавая дань уважения старшей женщине, ты вновь предлагаешь руку своей нареченной, и ведешь всех в оранжерею, скрывающуюся в углублении сада, дабы в следующий момент окунуться в дивный аромат цветов, который ты воистину не переносил. Наверное поэтому удивление не сходило с лица твоей матери, но она, лишь едва заметно качнув головой, предпочла ничего не говорить. Возможно, сегодня вечером тебя ожидает серьезный разговор с родителями.
Подходя к одному из кустов роз, и доставая из кармана волшебную палочку, ты срезаешь один цветок белоснежной розы, аккуратно ухватывая его за стебель, стараясь не уколоться о шипы, и возвращаешься к Флор, натянув на лицо очаровательную улыбку, демонстрирующую всем любезность и совершенное очарование своей будущей женой.
– Белоснежный, такой прекрасный и невинный, как первый снег; как ваша удивительная дочь, леди Кэрроу. Ты позволишь, дорогая? – И, не дожидаясь разрешения; разве сможет она отказать в присутствии всей своей семьи; закалываешь розу в волосах своей нареченной; слегка оцарапав ее висок, намеренно, едва заметно, но не переставая при этом очаровательно улыбаться, скрывая в глазах дьявольский блеск; доставая из кармана серебряную шпильку, украшенную небольшим изумрудом. – Фамильная драгоценность, принадлежала еще моей бабушке, она удивительно смотрится в твоих волосах.
От приторной любезности хотелось блевать; блевать так, чтобы задохнуться, умереть, но только не переживать эти мгновения снова и снова. Но ты вынужден играть по правилам; играть свою роль, которую ожидали от тебя родители, опасающиеся, что в случае твоего неповиновения вся репутация семьи может пойти мантикоре под хвост. Но, судя по лицу твоего отца, слишком довольному лицу, ты все делаешь правильно, Джонатан, и возможно, что отец останется благосклонен до самого вечера; а это означает то, что сегодня ты сможешь вдоволь повеселиться со своими друзьями, и выпустить пар, забыв о сегодняшней встрече как о самом кошмарном, жутком сне.
Если ты попадешь в ад, то определенно, этот день станет твоим наказанием.
– Может быть пройдем в гостиную, согреемся бокалом горячего вина, а в это время Флоренсия покажем нам, на сколько она искусна в игре на музыкальных инструментах? – От улыбки сводило зубы, и ты мог лишь мысленно представить, какие эпитеты использует в своих мыслях твоя нареченная, проклиная тебя всеми известными доселе словами.
Шах и мат, дорогая. Покажи родителям, на сколько ты послушная девочка.

Если Джейс думал, что горячий алкоголь прояснит мысли, избавляя от остатков утреннего похмелья, то на этот раз он здорово облажался. Оно согревало. Вино. Но вот голова его по прежнему варит ни к драклу, не впуская в сознание здравые мысли.
Что такого в ее гордо вздернутом подбородке, и на столько прямой осанке, что смотрится слишком неестественно, - он бы с удовольствием переломал бы этот хрупкий позвоночник пополам, - раз он уставился ей в спину, и не сводит глаз, пропуская очередную реплику будущего тестя мимо ушей.
– Прошу прощения? – Взгляд с неохотой отрывается от спины своей нареченной; с наигранным энтузиазмом Джейс включается в беседу, допивая вино, и качая головой в знак согласия, либо отрицания.
Правильно поступили, что отложили свадьбу на год, позволив каждому из вас немного пожить своей жизнью и встать на ноги; впрочем, вы оба понимали, что это лишь абстрактное понятие, ведь куда еще больше вставать на ноги, если за вас все решили еще до вашего рождения? Тебе уготована судьба пройти по стопам отца, она же станет матерью ваших детей, и очередной пустоголовой светской дамой, которые только и умели, что плести интриги, распускать сплетни, и каждую неделю устраивать дико скучные званые обеды и ужины, чтобы вдоволь насладиться обсуждением нарядов остальных дам, и тихим, дебильным, хихиканьем при виде очередного, пусть и не свободного, мужика. Такая жизнь тебе претила, но сидя сейчас в кресле, отчетливо осознавая свое положение, Джонатан, ты вынужден прийти к мысли, что тебя посадили в золотую клетку, а ключ скормили мантикоре. Мысль лишь о волосах твоей сестры; ее губах, которые она облизывает в задумчивости, или же кусает, когда хмурится; мысль о том, что однажды ты станешь хозяином своей жизни, и сможешь вырваться из заточения, обрести свободу, и быть стой, к которой воистину тянется твоя душа, не смотря на все мыслимые запреты.
Вертит практически пустой бокал в руках, расслабленно сидя в кресле, и глядя на старшего Кэрроу, который с воодушевлением вещает о будущем ваших семейств; рука мысленно сжимает нежную ладошку сестры, вы бежите как можно дальше от всего этого мира, путешествуя по разным странам, туда, где никто не знает о том, кто вы такие, воспринимая лишь как нечто естественное, само собой разумеющееся; возможно, вы в шутку даже поженитесь в Вегасе, ведь все там женятся, Джонатан слышал об этом от своих пьяных друзей, ведь тот брак ничего для вас не значит, но обещает возможность почувствовать себя на секунду кем-то другим, кем-то настоящим.
Но Флоренсия вновь напоминает о себе, возвращая с небес на землю, и вместо светящихся огней большого города, юноша вновь оказывается в дорого обставленной комнате, в окружении людей, которые ничего о нем не знают, и лишь постоянно внушают свои правила, свой образ жизни, которому он вынужден повиноваться, чтобы не ударить в грязь лицом перед «публикой», да потешить самолюбие отца.
Что она задумала?
И з д е в а е т с я
Смело.

– С удовольствием! – Насмешливо изгибая брови, Джейс отставляет бокал в сторону, и поднимается с уютного кресла, с неохотой покидая насиженное место, но вынужденный следовать правилам их мнимой игры.
– Позволишь? – Он замирает лишь на секунду, чтобы затем сесть возле нее, на столько близко, на сколько это позволяла игра, но не позволяли приличия. Его правое бедро касалось ее бедра, скрытого под тканью платья, но даже через ткань юноша чувствовал жар девичьей кожи, что оставлял незримый след на его теле. Окутанный приятным ароматом, исходившим от девушки, Джонатан закусывает губу, сдерживая ухмылку, и приступает к игре на инструменте, лаская длинными пальцами клавиши, задевая плечом Флоренсию, не разрывая телесного контакта; продолжая играть, скользя по инструменту, ловко подхватывая ее ритм, и делая это на столько буднично и ненавязчиво, будто все происходящее для него лишь дело привычки.
– Чего ты добиваешься? – Он ухмыляется, не отрывая взгляд от клавиш, чувствуя каждой клеточкой тепло ее тела, и ощущая, как неистово бьется в груди его сердце. Близость женской плоти будила в сознании самые сокровенные желания, которые юноша упорно прятал в глубине своего сердца; не позволяя себе даже и думать о том, что к его нареченной у него может быть что-то, кроме откровенной неприязни.
Однажды мать сказала, что он может стать очень счастливым, если постарается влюбить в себя будущую супругу, и влюбиться сам, но Эйвери не верил в это слишком простое слово, которое несет в себе скрытый смысл всего людского бытия. Счастье. Что есть оно такое? Столько людей гонится за ним, умирая и возрождаясь из пепла горечи и обид, превозмогая боль в разбитых сердцах, но каждый упорно верит в это мифическое слово, о котором никто и никогда ничего толком не смог узнать.
Просовывая руку под ее левым локтем, юноша тянется к дальним клавишам, тем самым еще теснее переплетая их руки, сокращая и без того минимальное расстояние между их телами, что, несомненно, весьма забавляло и позволяла скрытым фантазиям развить бурю в голове.
Эмоции зашкаливали, он на момент был опьянен свежим ароматом девичьего тела, но сознание напоминало, раз за разом, что возле него сидит не желанная девушка, чувственная и нежная, а холодная и недоступная будущая жена, которая, по мнению Джонатана, врядли была способна на проявление чего-то более горячего, нежели эмоции ледяного презрения и отвращения.
– Не находишь, что это весьма сексуально? – склоняя голову к ее уху, Эйвери тихо шепчет, обжигая дыханием кожу в изгибе ее шеи, и тихо посмеивается, тут же отстраняясь, продолжая играть, будто бы ничего не происходило, и мать с отцом сейчас не прожигали своим взглядом спину своего наследника, не решаясь ничего сказать, ведь, по сути, он ничего не нарушал, позволяя себе легкий, с виду, флирт со своей будущей женой.

Легкой улыбкой по губам, он не отрывает взгляд от клавиш, создавая видимость, что все идет как надо; пальцы бьют в тон нотам, юноша прилагает массу усилий, чтобы не ошибиться. Со стороны может казаться, что он безупречный игрок на клавишах, но сам Эйвери знает; о, уж ему то об этом известно; что игрок из него практически никакой, лишенный души в этом деле, однако на механизме отточив движения, создавая видимость увлеченной игры. Матушка нанимала самых строгих учителей, и они, стоя подле наследника с указкой, каждый раз лупили его по рукам, стоило мальчику допустить ошибку в нотах, или ошибиться в соответствии прибора поданному блюду. Кто-то решит, что такое воспитание закаляет ребенка, и этим кем-то был сам джонатан. Юноша не считал, что его воспитание было слишком жестоким и лишенным любви; он не считал, что его дети должны получить ласку и вырасти бесхребетными мамсиками; Эйвери полагал, что как только у него появятся наследники, он наймет самых лучших учителей, и уж они займутся воспитанием детей, под бдительным присмотром Джейса.
Но сейчас он играл, не переставая улыбаться, изнутри прикусив язык, внутренне напрягшись и собравшись, поскольку понимал, что не может допустить осечку, или как либо еще выставить себя в дурном свете перед старшими, и, уж тем более, перед своей нареченной. Ее пальцы словно порхали над клавишами, все быстрее и быстрее; Джейсу казалось, что таким образом она пытается сбежать, но вместо ног используя руки, подобно птице возносясь в высь, но вспоминая, что заперта в большой, но все таки клетке. Джонатан уже не улыбался, едва заметно нахмурив брови, чувствуя усталость в пальцах, и жгучую ненависть к инструменту, который, собственно, был ни в чем не виноват.
Сердце бешено колотится в груди, очередной вдох, задерживает дыхание, выдыхает, и в последний момент едва успевает убрать руки, прежде чем крышка инструмента превратила бы пальцы в бесполезное дополнение. Слишком стремительно, словно и вправду собралась бежать, Флоренсия покидает зал, а юноша продолжает недоуменно смотреть ей в след, на секунду отбросив маску, и хмуря брови.
Чертова. Она могла лишить его пальцев, и пусть заклинания и зелья восстановили бы кости, но ощущения пришлось пережить бы не из приятных.
Она бежала, может даже от него самого, и он был бы рад этому. Если бы не взгляд отца, явно говоривший о том, что необходимо делать дальше.
Юноша переводит взгляд на мать, продолжая сидеть подле инструмента, и слушая стук своего сердца, приводя дыхание в норму, но мать лишь кивает, незаметно, едва уловимо. И тут же возвращается к беседе с миссис Кэрроу, обсуждая украшения для зала в честь бракосочетания.
Джонатан на секунду возводит глаза к потолку; женщины, до свадьбы еще год, а они уже расписывают все по минутам; и затем поднимается со своего места, направляясь в ту сторону, в которой скрылась его нареченная.
Почему он должен бегать за ней, в то время как она сама явно того не желает? Если бы не настойчивый взгляд отца, Эйвери бы остался в помещении, но… Приличия требовали проявления некой заботы, к тому же юноша был убежден, что глупая девчонка не догадалась по пути захватить у выхода мантию.
Впрочем, так оно и было, поскольку у главного входа девушки не оказалось, и Эйвери был вынужден направиться к другому выходу, ведущему в сад, по пути раздражаясь и злясь то на себя, то на нее попеременно; но в итоге понимая, что выходки этой девчонки лишь сильнее раздражали все его существо.
Чертова девчонка, он ясно ей дал понять, еще вчера, как обстоят дела в их ситуации, и она все равно продолжала показывать ему свой характер, свое недовольство, будто бы он сам горел желанием соединить их семьи, и должен был уговаривать ее пойти на это.
Нет, Эйвери не так воспитан, он понимает, что такое долг и обязанности наследника, и если эта несносная идиотка не в состоянии подумать о своей семье, то он сделает это за нее, и заодно преподаст парочку жизненно важных уроков.
Найти ее было не так то сложно; следы на снегу вели в оранжерею, и юноша направился прямиком туда, не торопливой походкой, будто бы не искал ее вовсе, а вышел подышать, как и она.
– Сбежать от семьи было не лучшим твоим решением, Флоренсия. – Он ступал как можно тише, крадучись подбираясь к ней все ближе, и голос его был вкрадчивым, глубоким, и когда юноша подошел совсем близко, он встал позади нее, накидывая свою мантию ей на плечи, словно беспокоился о ее здоровье, проявлял не свойственную ему заботу и ласку, проводя ладонями по ее рукам, вдоль предплечий, и ниже, прижимая ткань мантии к ее коже, и в следующий момент словно обнимая руками, но на самом деле запахивая мантию, кутая в нее девушку, как в кокон. Забота. Нежность. Лицемерие. Он научит ее послушанию, но для начала даст понять, каким он мог бы быть, будь она более послушной.
– Я уже говорил, что не хочу, чтобы ты заболела, дорогая. – Слова, обжигающим дыханием, касаются кожи на ее шеи, он по прежнему держит ее в своих руках, не сжимая насильно, лишь едва касаясь ее тела через ткань мантии, поймав в кольцо своих рук, и прижимаясь своим телом к ее спине. Но лишь на мгновение, догадываясь, что его появление в очередной раз вызовет в ней массу негатива, к которому он должен быть готов, собран, и рационально мыслить. Не отвлекаясь на тепло девичьего тела, и стук ее сердца, который, он мог бы поклясться, юноша улавливал. Или, быть может, это было лишь его воображение.
– В следующий раз постарайся захватить с собой мантию. – Он тихо смеется, и отходит от нее на шаг, чувствуя, как коже сразу же становится холодно в тех местах, где юноша касался спины девушки. Будто что-то неведомое тянуло его к ней, но он знал, что это лишь желание подчинить, доказать всем, что она – его собственность.

Оборачивается, и он натягивает на лицо обманчиво ласковую улыбку; подобно дьяволу, что загнал жертву в угол, и лишь наблюдает за последними попытками спастись.
Она бросает ему резкие слова, но на них юноша лишь смеется, слегка наклоняясь вперед, и не сводя с Кэрроу взгляд потемневших глаз.
– О нет, дорогая. Ты моя. И пора тебе это уже осознать. – Пальцы едва касаются кожи на ее виске, он убирает мнимую прядь волос ей за ухо, переводя взгляд в вырез ее платья, и выпрямляется, не переставая растягивать губы в ухмылке. – Можешь храбриться сколько угодно, убеждать себя в том, что сможешь испортить жизнь мне, сыпать угрозами и обещаниями, но мы оба знаем точно, тот самый факт, который ты так упорно не желаешь признавать: мы связаны клятвами, у тебя нет пути назад, и потому угрозы – это все, что тебе остается делать в этой ситуации.
Он тихо смеется, с чувством превосходства; засовывает руки в карманы брюк, и обходит ее, вставая к стеклу, глядя на заснеженный сад, будто бы раздумывает над дальнейшим, но лишь мысленно тихо посмеиваясь над нелепостью происходящего.
– Очень скоро, Флоренсия, – говорит он, выдыхая клубки пара, что испариной остаются на стекле, – я научу тебя подчиняться, научу уважать своего супруга, и считаться с его мнением. – Пальцами рисуя узоры, юноша продолжает говорить, не обращая внимания на девушку, не ожидая от нее нападения, но всегда готовый к подобным выходкам. Женщины все непредсказуемы, в гневе опасны, но Эйвери понимает, что к каждой женщине можно найти подход; либо же через страх заставить ее подчиняться.
– У тебя есть время до нашей свадьбы, чтобы обдумать свое поведение, смириться с положением, и перестать подводить свою семью. Ты ведь не думаешь, что одна такая, не согласная с выбором родителей? – Джейс на миг оборачивается, ухмыляясь, и после вновь возвращается к созерцанию сада через стекло, и рисованию узоров на нем. – Сколько жизней было загублено в стенах этого дома, неприкаянных, несогласных со своей участью, но вынужденных примириться, ибо так заведено в обществе. Что есть любовь? Лишь прихоть слабых, в то время как мы должны думать о своем величии, совершая выгодные сделки, в том числе выгодно женившись. Или, быть может, ты считаешь, что этот брак лишь прихоть твоего отца, от которой он сможет отказаться, стоит лишь попросить?
Джонатан выдыхает на стекло, наблюдая на тем как оно мутнеет, и затем рисует маленькое сердце, чувствуя в душе невыносимую боль от невозможности быть сейчас с той, которая занимает его мысли вот уже много лет. Он смотрит на свое произведение лишь с мгновенье, чтобы затем широкой ладонью стереть навсегда из воспоминаний; как стирает со стекла, ни в чем не повинного.
– Продолжай сопротивляться, и ты узнаешь темную сторону моей души. Ты хочешь этого, Флор? – Наконец, юноша оставляет свое бездумное занятие, и вновь оборачивается к девушке. – Накинь мантию, твой протест сейчас совсем ни к чему.
Юноша качает головой, слегка прищурившись, и снова делает шаг к девушке, внимательно вглядываясь в черты ее лица, сравнивая, отмечая приятные линии, полноту губ и красивый цвет глаз. Он мог бы полюбить ее, если бы его сознание не было бы на столько извращено мыслями о сестре; денно и нощно, снова и снова сдерживая себя, чтобы не пойти по наклонной, сжимая кулаки до хруста, пока не придет отрезвляющая боль, напоминая о том, где на самом деле его место.
Он смотрит на нее, и в его голове рождает злость на себя, за то, что слишком слаб, что родился с изъяном в душе; на нее, за то, что встала на пути, пусть и поневоле; на родителей, за то, что теперь вынужден играть роль, сносить все ее выходки. И сдерживать внезапный порыв переломать ей шею одним лишь движением пальцев. Сжимать ее до того момента, пока она не захрипит, не захлебнется собственной кровью, поглощая все слова, что слетают с ее губ.
Но он держится, дьявольски улыбаясь, сощуривая глаза и приглушая голос.
– Я очень надеюсь, Флоренсия, что ты оправдаешь мои ожидания на твой счет. Иначе представь, какой будет позор для твоей семьи, если они узнают, что не уберегли свою дочь, позволив ей лечь под какого-то грязного проходимца. Все отвернутся от тебя, от твоей сестры, матери; на вас навеки повесят клеймо позора, твой отец сможет забыть о возможности удачно выдать замуж одну из своих дочерей; твои дети, рожденные от недостойного мужчины, будут жить в нищете и позоре, все станут тыкать на них пальцами, и смеяться за спиной, но… – Он вдыхает, на миг прикрывая глаза; дышит глубоко, словно с наслаждением, окутанный ореолом ее аромата, девичьего, сладкого; и улыбается, распахивая глаза и не сводя с нее взор. – Всего этого можно избежать, если ты будешь покорной, послушной, и… заботливой женой.

Он с улыбкой наблюдал за тем, как на его глазах маска падала с лица Флор. Больше не нужно было играть, притворяться, делать вид, что тебе не все равно; не нужно было лицемерно улыбаться одними лишь губами, взглядом же обещая все муки ада. Они были одни, и сейчас, именно в этот самый момент, бежать ей некуда, кричать тоже нет смысла, и Джонатан лишь полу расслабленно улыбался, слушая слова Флоренсии.
Она задевала его за живое; неосознанно, думая лишь о том, что ему просто противен брак с ней; о том, что они просто не подходят друг другу, слишком уж с характером, взрывные и эмоциональные, подобно урагану, что сносит все на своем пути. Но он не рассматривал ее слова именно с этой точки зрения. Все его мысли метнулись лишь к одному образу в голове; единственному образу, с которым он страстно желал соединить свою жизнь, но не мог этого сделать без скандала, истерик, и проклятий. Вынужденный стать заложником ситуации, и лишь смотреть издалека на свою сестру, не имея возможности снова прикоснуться к ее телу; удовлетворяя самого себя раз за разом, и проклиная всю эту ситуацию; выплескивая свой гнев на девушке, которая могла бы стать счастливой, если бы он сам этого захотел, если бы не вел себя как последняя скотина, пытаясь подмять под себя характер, с которым сам и рядом не стоял.
Огненная, он видел в ней это; пламя, которое не поддается укрощению; львица, которую никак не выдрессировать; женщина, которая никогда не уступит, если поймет, что он так же не желает уступать. Если бы не вся ситуация, Джейс бы признался, что с такой женой ему не будет скучно; каждая их перепалка, каждый эмоциональный взрыв непременно оканчивался бы не менее эмоциональным, страстным, диким, и безудержным сексом, доставляя им двоим удовольствие, выметая всех остальных из головы. Но Эйвери был слишком зациклен на себе, и на этом детском: «я хочу», что не видел перспектив, не видел дальше своего носа, продолжая страдать по родной сестре, а с невестой… играя в игры, которые ему самом доставляли на данный момент не очень много удовольствия.
Но.
Смотря с какой стороны посмотреть.
Его пальцы медленно ползут вдоль изгиба ее тонкой шеи, он внимательно слушает каждое слово, изучая черты лица Кэрроу, отмечая ее красоту и изящество, но более всего удовлетворяясь огнем в глазах. Он чувствует подушечками мягкость ее кожи; чувствует, как странный клубок вожделения сплетается в паху при одной лишь мысли, что он мог бы с ней сотворить, и… как.
– Твои попытки убедить меня разорвать помолвку столь смешны. – Его ладони уже поглаживают ее плечи, спускаясь ниже; взгляд не сходит с ее лица, как и улыбка не покидает губ, сначала маленькая, перерастая уже в дьявольскую усмешку, широкую, демонстрирующую зубы, и легкий прищур хитрых глаз; он обхватывает руками ее запястья, и заводит их ей за спину, перехватывая в одну свою широкую ладонь, второй рукой он в миг сжимает горло Флоренсии, обхватывая ее всей пятерней, и разворачивая спиной к стеклу, у которого стоял. Если кто и заметит из окна, решит лишь, что влюбленные милуются, но никак не то, что жених пытается задушить невесту, хоть и попытка эта липовая.
Его тело прижимается к ее, он буквально ощущает девичье сердцебиение, и ухмыляется еще шире, впиваясь пальцами в болевую точку под челюстью; прекрасно зная, что ощущения, мягко говоря, совсем не из приятных, но именно это чувство; ее тело в его руках, власть над ней, осознание того, что еще чуть-чуть, и он с легкостью переломает ей шею… Вспышкой возбуждения разнеслось по всему телу, разрядами тока отразилось в паху, и возвратилось в мозг, затуманенный; и лицо приблизилось максимально близко, он дышит ей в губы, шепча слова, которые сам едва может разобрать за пеленой злости, что вперемешку с нарастающим возбуждением едва ли не сносит крышу.
– Что будет с тобой, когда в первую брачную ночь я обнаружу, что моя невеста не невинна? – Он сильнее сдавливает горло Флоренсии; синяки, что отпечатаются уже через пару минут, его совсем не беспокоят. – Что случится с твоим Николасом, когда твой отец найдет его и потребует плату за украденную честь, м? Не думаешь о себе, так подумай о нем. Что с ним случится, – юноша на миг замолкает, прикусывая мочку уха, и прижимаясь к ней так, чтобы она могла ощутить всю силу его желания, – когда я увижу его снова… – Джейс мажет губами по ее щеке, сжимая горло, запястья, прижимая ее к окну так, чтобы она не имела возможности вырваться; прижимаясь к ней так, чтобы она понимала, до чего его довела. – Или мне взять тебя прямо сейчас, чтобы убедиться, на сколько товар свеж? И тогда, если мои подозрения окажутся напрасны, у тебя все равно не останется выбора, и ты станешь моей женой, хочешь ты этого, или нет. Можешь кричать, тебя все равно не услышат. – Он целует ее с жадностью; неистово терзая губы, насильно проникая языком в ее рот, и кусая ее губы, но лишь на мгновение, подобно мимолетной вспышке, и в следующую секунду он уже насмешливо глядит в ее лицо. – Или же мы придем к соглашению, и этот брак принесет пользу нам обоим.
Он ослабляет хватку, позволяя ей выбрать, и не исключая того, что она попытается напасть, отомстить, ударить, но… все же надеясь, что благоразумие над его собственностью все же возьмет верх. В этот раз… Но никто не говорил, что он обещал быть хорошим мужем; он так же не говорил, что после брака не заведет себе любовниц, и не заставит ее почувствовать себя одинокой, никому не нужной; он так же умолчал о том факте, что внезапное возбуждение вызвало в нем доселе неизвестное чувство, которое не было не похоже на всю ту гамму чувств, которые он испытывал, глядя на свою сестру.